Фонарь жмурился, дёргая подбитым глазом. Скрипел болтающийся огрызок водосточной трубы. На асфальте шелестели обрывки газет, поддаваясь ветру в выдуманной им игре.

      Человек шёл, сгорбив натруженную спину. Человек шёл, позволяя ветру подгонять его, и полупустой мешок в его руке напоминал парус.

      Улица была неприветлива. Мрачно наступали с двух сторон стены кирпичных домов с чёрными глазницами на месте окон. Редкие фонари не справлялись со своей работой, предоставляя путнику брести на ощупь. Всё словно спрашивало – кто этот человечишка? Что он делает здесь в такой поздний час, когда все двуногие уже спят, и пришло время нашего мрачно-кирпичного бала?

      Но даже вся эта демонстративная негостеприимность не могла заставить человека ускорить шаг, ведь его жилище было не намного уютней. Разве что ветер, здесь пронизывающий его насквозь, не мог попасть в квартиру, и ему оставалось лишь угрожающе свистеть и биться в оконные стёкла.

      Перекрёсток, ничем не отличающийся от предыдущих. Однако, знакомый настолько, что, кажется, дошёл бы сюда, даже выколов себе глаза. Поворот направо, раз-два-три-четыре-пять шагов, снова направо. Резкий запах привычно бьёт в нос. Здесь, в этой части города, все дворы похожи друг на друга как близнецы – темнота, нудный запах разложения, липкий страх, пропитавший всё насквозь, да кирпичные дома, лишь смутно помнящие лучшие времена. Ни один человек не был бы рад заблудиться здесь в одиночестве. А человек с полупустым мешком родился, вырос и встретил старость именно здесь. Поэтому он, не глядя по сторонам, уверенным шагом прошёл по осточертевшему двору к нужной двери, не без труда преодолел три лестницы и оказался дома.

      Жизнь старика текла размеренно и однообразно. Его мало заботил уют и комфорт, поэтому любой, кто забрался бы в его дом, ушёл бы с пустыми руками. У него попросту не было ничего. То, что было надето на нём, составляло всю его одежду. Отсутствие мебели его совершенно не волновало. Собственно, его дверь можно было бы вообще не закрывать, если бы не содержимое его мешка.

      Человек зашёл в дом и тщательно закрыл дверь. Грубыми, негнущимися пальцами развязал мешок и бережно достал то, что таилось на его дне.

      ***

      Вдох. Ещё, ещё один. Это давалось ей нелегко.

      Девочка приоткрыла глаза и встретилась с густой темнотой, словно одеялом накрывавшей её комнату. Темно и тихо, только воздух, с хрипом выходящий из её лёгких, нарушал царившую здесь тишину.

      Глухо прозвучали шаги на лестнице. Спустя пару мгновений послышался звук открываемого замка во входной двери. Скрип, бодрый голос отца, такой родной и любимый, единственный из всех на свете голосов, который может принести хоть какое-то облегчение:

      — Как ты себя чувствуешь, дорогая?

      — Получше, папочка, — она всегда так говорила. – Я так скучала по тебе, и вот ты пришёл, и всё сразу стало хорошо.

       — Детка, посмотри-ка, что я тебе принёс. Тебе понравится.

      Сильные и ловкие отцовские пальцы развязали подарочную ленту. В коробке оказалась удивительной красоты кукла с огромными карими глазами и по-детски пухлыми щёчками. Искорки счастья заиграли в глазах дочери:

      — Спасибо огромное, пап. Эта лучше всех.

      — Вот увидишь, завтра будет ещё лучше!

      — Я знаю, — улыбнулась дочка. – Положи её к остальным, пожалуйста. Я завтра с ней поиграю, хорошо? – она всегда так говорила. – А сейчас я, наверное, посплю.

       — Конечно, дорогая, — отец наклонился и поцеловал горячий лоб дочери. – Спокойной ночи.

      В этой маленькой детской, стены которой были оклеены небесно-голубыми обоями, было немного места. У стены стояла кроватка. Всё же остальное пространство занимали куклы. Куклы всех возможных размеров, из всех возможных материалов: от фарфоровых полуторадюймовых хрупких фей до современных пластмассовых, и ростом и чертами лица похожих на настоящих восьмилетних девочек. Таких, как его дочь.

      Отец посадил новую куклу на свободный пятачок и огляделся. Кругом белое, бежевое и розовое. Воистину, это великолепная коллекция. Сегодня их стало сто сорок восемь. Это означает, что его дочь болеет уже почти пять месяцев. С первого дня её болезни он приносит ей куклу, каждый день новую. Каждый день он садит новую куклу на свободное место. Ни к одной она ещё не притронулась, ни разу ещё за эти сто сорок восемь дней ей не полегчало настолько, чтобы она могла подняться с кровати. Но каждый вечер отец с дочерью выполняли свой ритуал. Он приносил ей новую красавицу в кружевном платье и сандалиях. Ничто на свете не приносило ему столько радости, как эти искорки счастья в глазах дочери, знакомящейся с новым подарком. На какое-то мгновение он забывал обо всём, и ему казалось, что ничего этого нет, что его малютка завтра вскочит со своей кроватки и станет стягивать с него одеяло, а он будет притворяться, что спит, пока ей не удастся его рассмешить.

      Но новый приступ кашля возвращает его к реальности. И вновь он, его больная дочь, неотступное чувство безысходности – и очередная кукла отправляется на своё место, чтобы своим присутствием уже не радовать, а лишь помогать вести отсчёт тянущихся однообразных дней. И лишь воспоминания об искорках счастья в золотисто-осенних детских глазах давали ему сил на следующий день идти на работу, а вечером возвращаться с новым подарком. И отец мог поклясться, что ради этих моментов он готов повторять это до конца своих дней.

      ***

      Складки мешковины скрывали под собой нечто, бывшее когда-то куклой в розовых кружевах. Кружево приобрело землистый оттенок, правый глаз был где-то безвозвратно потерян. Но для человека с натруженной спиной она была величайшим сокровищем. Сегодня ему особенно долго не везло, и его уже начала страшить подступающая мысль о том, что домой придётся возвращаться с пустыми руками, чего никак нельзя было допустить. Вернуться домой без куклы представлялось ему совершенно невозможным.

      Он подошёл к двери в комнату, осторожно открыл её – без каких-либо на то причин, но он чувствовал, что именно так следует делать. Машинально прошёл по узкому проходу сквозь белое, бежевое и розовое. Остановился посередине, растерянно оглянулся. На груду кружев положил сегодняшнюю находку. Устало опустился на пол. Почему-то сейчас ему вдруг стало спокойно и хорошо. Сегодня целый день, как и вчера, как и все дни до этого, он бродил по окрестностям в поисках чего-то, что ему необходимо. Он не смог бы объяснить, что ему нужно, но был уверен, что найдёт. И каждый раз находил. Он давно забыл всё. Он смутно помнил лишь золотистые глаза. Эти глаза с укоризной смотрели на него весь день, и лишь здесь, посреди кладбища белого, бежевого и розового, ему становилось спокойно. Он не спрашивал себя, почему всё так – это было ни к чему. Он знал лишь, что важно каждый день выполнять свою задачу, что только в таком случае всё будет хорошо, что только в таком случае глаза не погрустнеют, а он будет иметь право на новый день. Человек с натруженной спиной и негнущимися пальцами был готов, ни о чём не спрашивая, повторять это до конца своих дней.

      Усталость вдруг накрывала его, как одеяло. Он сворачивался на полу и засыпал с блаженной улыбкой, и всю ночь ему снились золотисто-осенние глаза.